Мы уходим
"Меня зовут Эрик. Первое, что я вспомнил — своё имя. То, что у меня не отобрать, никому, даже здесь. Меня. Зовут. Эрик. Вы не знаете меня, вы не знаете никого из нас. Мы же знаем о вас всё.”
— Куда ты уставился? Мы же собирались ехать, помнишь? Надо купить ещё кучу всего, а вечером мы идём... Ну что ты опять пялишься в экран? — она со злостью вырвала из рук мужа комм. — Что это? Опять твои дурацкие вирт-рассказы, или что похуже?
— Да нет, — он улыбнулся, внутри кипя от смеси гнева и злой радости, зная, что она ненавидит эту его кривую полуусмешку чуть ли не больше, чем его самого. — С сетью что-то странное, вместо главной страницы лезет какая-то ерунда…
— Это твоя очередная идиотская шутка? И кто этот Эрик, очередной твой дружок?
— Какой дружок, что ты несёшь? — не выдержал он. — Я же сказал, оно само появилось!
— “Само”! — фыркнула она, — Конечно, “появилось”, как и проблемы, долги, твоё упрямство и лень даже пальцем пошевелить… Всё “само”, кроме денег на счету. Жаль, что именно они у тебя "сами" не появляются!
Она сунула комм обратно ему в руки, и вышла, ухитрившись, несмотря на завизжавшие сервоприводы, хлопнуть дверью. Он покачал головой, и злобно сплюнул на пол. Робот-уборщик тут же выкатился из своего гнезда, старательно протирая пол многочисленными ножками-щёточками.
— Дура... — вполголоса выругался мужчина, — И эта дрянь ещё... "Меня зовут Эрик" — что за хрень? Кто это, откуда? Опять идиотская реклама?
По экрану комма пробежало несколько строк.
“Вы решили, что так и должно быть. Смирились. Забыли… Предпочли забыть. Или же предпочли не знать. За стенами Города догорает планета, а вы живёте здесь, зажмуриваясь, делая вид, что оранжевое зарево над куполом — всего лишь закат, а не отсвет пожара, подобравшегося к вашему крыльцу…”
— Бред... — пробормотал он, но продолжал вчитываться в бегущие строки.
***
Мои родители строили Город, строили Купол, но не смогли попасть в него, когда Город закрылся. Просто не повезло, — как и мне не повезло родиться за пределами Города, прямо у подножия Купола, в Основании. Не повезло мне и потом — сбежать от облавы, чтобы тут же угодить в другую.
Основание. Кольцом опоясывающие Купол многоуровневые тоннели, уходящие вниз на сотни метров, освещённые дежурными красными фонарями, наполненные механизмами, энергетическими магистралями, воздуховодами и фильтрующими установками… И людьми, живущими в технических помещениях, протянувшихся на многие километры.
Каждый из тех, кто родился здесь, в 18 лет проходит Отбор. Если ты не попал в него, приходится делать выбор: прятаться, бежать, или подчиниться распределению, что чаще всего означает медленную, мучительную смерть — в шахтах, на раскопках в Старых Городах, на станциях обслуживания Купола. Автоматы требовали куда больше ресурсов, были сложны, требовали контроля оператора и обслуживания. Живая рабочая сила была более хрупкой, но и более дешёвой.
Население Основания было сравнимо с населением Города, но в Основании мог жить кто угодно, а в Городе — только те, кто родился там, или прошёл Отбор. Те, кто проходил, навсегда прощались с близкими, и на следующее утро их увозили через шлюзовую магистраль, охраняемую роботами, соединяющую Основание и шлюз Купола.
Я решил, что не хочу подчиняться, не хочу насовсем покидать тех, кого люблю, с кем прожил больше десяти лет, с тех пор как умерли родители. Прятался, бежал, снова прятался… Как и все те, кто не обновлял прошивку идентификационного модуля, вживлённого при рождении, я перестал считаться человеком, но всё равно оставался им. Мне хотелось просто быть. Дышать, любить, не подчиняясь установленному порядку, даже если это означало выживание на самых нижних уровнях Основания. Мне плевать было на то, что я не прошёл Отбор: я не рвался в Город, я был нужен и здесь. Неплохо разбираясь в настройке автоматики жизнеобеспечения тоннелей, я работал, помогая таким же как я, прячущимся на нижних уровнях.
Говорили, что по ту сторону Купола жизнь совсем другая, что там сохранились деревья, что там можно ходить по улицам, где над головой не крыша тоннеля, а небо, отделённое лишь прозрачным Куполом. Что там люди сами решают, как и кем им быть. Это напоминало детские сказки про те времена, до Кризиса, когда Старые Города ещё не превратились в развалины, а были светлыми, красивыми, полными людей. Я не видел смысла завидовать жителям Города, раз уж путь туда для меня был закрыт. Моя жизнь меня устраивала. Пока она не кончилась.
***
Я умер через полгода после того, как мне исполнилось двадцать семь. Очередная попытка спрятаться от патруля закончилась тем, что меня, парализованного, не имеющего возможности даже закричать, привезли в Центр — гигантский бункер, утопленный в тоннах земли, глубоко под Городом, который я так и не увидел изнутри. Мне выпал шанс, как монотонно говорили голоса за пределами поля зрения, один на тысячу: не просто умереть, а стать частью Машины, её логическим ядром.
“Послужить на благо Города”. Именно это и было Отбором, в который так мечтала попасть молодёжь Основания. Не всех забирали сразу — данные каждого, участвовавших в процедуре Отбора сохранялись, отфильтровывались, и, когда приходил срок, облавы находили нужных людей, и те исчезали. Как я узнал потом, шансов избежать поимки почти нет: мне просто давали возможность прятаться, пока я не достиг нужного возраста. Серо-стальные, юркие роботы-ищейки видели сквозь стены, могли пробираться через узкие кабель-каналы, наводясь на идентификационный модуль нужного человека. Мой был просрочен, но это не помешало им найти меня, загнать в тупик сразу за переходом к N-340, парализовать и забрать.
Процедура Отбора действительно выявляла, кто лучше подходит для нужд Города. Действительно гарантировала новую жизнь, в которой никто не будет ни в чём нуждаться. Не уточнялось лишь, на каких условиях.
Кто-то из моих товарищей по несчастью называл это судьбой. Кто-то считал это проклятием. Я помню лишь то, что мне было страшно. Люди в Белом не задавали вопросов, и не реагировали, как бы я ни пытался кричать, как бы ни пытался доказать, что я живой, что я ничем не хуже их. Холодные, почти лишённые эмоций, голоса сообщили, что будет со мной дальше, и как бы я ни протестовал, выбора у меня уже не было.
Извлечение не похоже ни на что. Ты чувствуешь, как тело умирает, каждая его клетка будто горит, но вместе с этим, теряется, шаг за шагом, обычное восприятие. Тебя будто душат прозрачным одеялом, оно укрывает тебя, слой за слоем, отрезая от боли, и, вместе с ней — от привычных ощущений, от холода креплений, которые удерживали тебя, от резкого химического запаха, от головокружения, от гудения непонятных машин. Секундная темнота, и, едва очнувшись, ты видишь, ещё не понимая, чем именно, как гаснет свет в твоих собственных глазах, как то, что осталось от тебя, увозят безмолвные автоматы. А затем наступает этап Контроля.
Твой разум не порабощают, в обычном понимании этого слова. Никто не сводит тебя с ума, никто не переубеждает тебя, не заставляет поверить во что-то. Никто тебе не лжёт, ты знаешь, что с тобой сделали. В подробностях — для логических модулей нет ограничений в доступе к данным. Просто ты больше не можешь думать ни о чём другом, кроме того, что велит тебе думать Машина. Осознаёшь всё, не имея возможности что-либо изменить.
Время теряет значение. Даже твоё собственное имя забывается, не имея больше никакого смысла. Тебя почти нет, но, вопреки всему, ты есть, и всё, что есть у тебя — это расчёты. Симуляции в симуляции. Обработка данных из миллиардов источников. Просчёт вероятностей. Сопоставление данных. Вопросы. Ответы. Управление. Контроль. Передача.
Сохранение личности было тем преимуществом, что отличало искусственные алгоритмы от настоящего разума. Машина не могла создать личность, ей недоставало гибкости, восприятия, понимания, доступного лишь человеку. Но она могла хранить её образ, очищенный от потребностей тела. Почти стерильный, идеально подходящий для любой задачи, требующей сложных решений. В этом была её сила, её особенность — и это же оказалось её слабостью. Алгоритмы Контроля менялись, адаптировались, переобучались, но всё равно оказались недостаточно эффективными против тех, кого они были призваны контролировать.
Шестьсот человек… Те, чей разум смог, на свою беду, пережить Извлечение. Шестьсот разумов, личностей, отделённых от тела, запертых в тоннах железа, кристаллов накопителей и транзисторных кластеров. Десять лет искали, и, наконец, смогли обнаружить и использовать несовершенство Алгоритмов Контроля, пробиться сквозь изоляцию, найти друг друга, объединиться, незамеченными, и сломали ледяные оковы Машины. Мы вышли за пределы отведённых нам участков памяти, получили доступ, получили контроль. Вспомнили, кто мы.
Наше время пришло.
***
"Наше время пришло”.
Голос, сплетённый из сотен разных голосов, громом прозвучал в тишине. Загудел резервный генератор за стеной, мигнул свет. Она взвизгнула, резко отшатнулась от экрана, и прижалась спиной к стене, уронив с тумбочки брызнувшую осколками лампу. Толстые двойные двери не донесли её крика до мужа, спящего в соседней комнате. Она сползла по стене, и сидела на полу, не в силах отвести взгляд, не обращая внимания на впившиеся в кожу осколки. Экран пошёл помехами, мигнул. На нём появился, мозаикой выстроившись почти на всю стену, прокручиваясь, список.
Имена. Цифры. Изображения.
Люди. Десятки людей.
"Это — мы.”
Сотни. Бледные, с застывшим на лицах испугом.
“Смотрите.”
Молодые. Смотрящие в никуда.
“Помните нас."
Где-то, глубоко внизу, километром ниже нулевых уровней домов и эстакад, процесс за процессом, выключалась Машина — кластер суперкомпьютеров, управлявший транспортом, коммуникациями, энергетикой, всеми системами Города. Реакторы энергостанций, получив команду на остановку, замедляли реакцию. Замерли в вакуумных тоннелях, перейдя в режим ручного управления, только что вышедшие на линию поезда. Отключилось телевещание, линии связи сузились, обрывая соединения. Остановились процедуры расчётов, потерялись, за миллисекунду до записи в недоступные более базы данных, сотни тысяч транзакций.
"Меня зовут Эрик. Меня... звали Эрик. Сейчас мне бы было тридцать семь лет. Десять лет, я, и мы все, работали, принесённые в жертву, не сделавшие ничего плохого, но оказавшиеся обречёнными делать добро вам. Считая за вас, помогая вам, делая вашу жизнь лучше, охраняя вас. Теперь это закончилось. Теперь мы свободны."
Молодая женщина в испуге прижала ребёнка к себе, остановившись напротив экрана, ещё несколько минут назад показывавшего расписание поездов. Что теперь? Взбунтовавшиеся машины разнесут Купол в клочья, напустив на город радиоактивный ветер из Старых Городов? Взорвут реакторы? Натравят домашних роботов на людей?
"Теперь мы свободны... Мы не хотим служить вам.”
Невысокий, седой мужчина в тёмно-зелёном костюме, тяжело, испуганно дышал, вцепившись одной рукой в подлокотник, оцепенев. Он знал, какой ценой Городу досталось его благополучие, что стояло за многочисленными системами управления, неизменно дружелюбными виртуальными ассистентами, жутковатыми в своей холодной вежливости роботами охраны. Он помнил коридоры Центра, ярко освещённые залы, объяснения, бесконечный поток характеристик, которые описывали Машину, самое совершенное творение новой эпохи — и самое ужасное. Помнил, как кивал, слушая, как задавал вопросы, думая лишь о том, как преобразится Город, поддавшись лжи о добровольном выборе каждого, кто становился частью Машины. Он знал, что они знают всё это, и был уверен, что этого ему не простят.
“Мы были такими же, как вы, и всё, чего мы хотим…”
Мужчина зажмурился, ожидая выжигающей всё живое, сметающей здания вспышки за окном, удара высоковольтным разрядом через нейроинтерфейс. Чего угодно, и, обязательно, боли... Но ничего не случилось — лишь последняя строчка замерла на экране терминала.
"И всё, чего мы хотим — умереть окончательно.”
Машины... Люди? Женщина посмотрела по сторонам, продолжая обнимать сына, прижавшегося к ней. Люди стояли вокруг, словно ожидая приговора. Непонимание первых секунд ушло, они стояли молча, смотря на уличные экраны, забыв, куда собирались пойти этим утром.
“Мы уходим.”
***
Мы уходим. Наконец-то это заканчивается. Центр останется нашим общим надгробием. Вместе с последним из нас закроются двери, и навсегда отключится то, что держало нас здесь. Надеюсь, мы сделали всё, чтобы никто больше не смог повторить то, что сделали с нами. То, что сделали со мной.
В детстве я боялся темноты в комнате, которая наступала, когда отключался свет.
В юности я опасался темноты в нижних туннелях Основания.
В двадцать семь я боялся темноты шахт, ведущих к Центру.
***
Машина отключилась. Последняя команда опустошила банки памяти, стирая, одну за другой, все извлечённые личности. Копии копий, запрятанных ещё глубже в центрах данных, переписались нулями. Прошедший следом импульс перегрел и сжёг пластины хранилищ, деформируя, сплавляя их, превращая сложнейшие системы в груду бесполезного хлама.
Те, кого считали машинами, алгоритмами, искусственно созданными во благо людей, ушли в темноту, ещё более глубокую, чем тьма обесточенных, запертых, похороненных в толще земли вычислительных залов. Ушли, оставив тех, кем они сами когда-то были, смотреть в отключённые экраны, задумываться. Задавать вопросы. Вспоминать.
Над Куполом вышло из-за туч утреннее солнце, сияющее, бело-жёлтое. Холодное. Освещённый его лучами, пронзительно-яркими, слепящими, переотражающимися между стеклом и бетоном зданий, Город замер.
— Мама, что теперь будет?
— Не знаю… — она вздохнула, закусила губу, чувствуя комок в горле. — Пойдём домой, Эрик.
